Мультики - Страница 52

— Родители Германа полагали, что им учинят допрос и вынудят подписать какой-нибудь протокол. Этого не произошло, их просто поставили перед неопровержимыми фактами. Наружу выплеснулось безудержное родительское горе: "Почему так получилось, почему?" — вопрошал неизвестно у кого отец. — "За что?! — вторила мать. — Ни в чем же ему не отказывали! Кажется, ведь все у него было! И магнитофон себе купил, и часы с мелодиями…" — Говорили сбивчиво, знакомо, буднично. Таких объяснений капитан милиции Данько наслушалась немало. Да только знали ли родители, что эти электронные часы с мелодиями и магнитофон "Маяк" их сын приобрел на деньги, отнятые у людей?!

Услышав о часах и "Маяке", родители хором взвыли, точно получили на меня похоронку.

"Нет, не родительскими подарками измеряется любовь, — подвела суровый итог Ольга Викторовна. — Мера ей — внимание. Именно безнадзорность детей порождает преступление!" — "Если бы знали, да разве бы…" — с трудом сдерживая волнение, пролепетала мать Германа. Странно, эти в общем-то хорошие люди и не подозревали о том, что рано или поздно им предстоит держать ответ за свои проступки перед обществом. — "А что же мы такого сделали?!" — вскричал отец. — "Вы прозевали своего ребенка! — таков был беспощадный ответ. — Теперь любая даже самая снисходительная комиссия по делам несовершеннолетних большинством выскажется за помещение Германа в детскую колонию!"

На этих словах прозвучал драматичный аккорд. Кабинет исчез. На экране снова возникла детская комната, в приоткрытую дверь которой половиной туловища сунулась Ольга Викторовна. "Разум, — зашептала она, — с родителями Германа я поговорила. Пора выводить нашего нарушителя…"

Тут она подмигнула, но отнюдь не Герману в диафильме, а лично мне.

Все выглядело так, будто у Ольги Викторовны и Разумовского заранее имелся тайный план, и теперь, когда он полностью удался, можно было играть в открытую, а не хитрить, притворяясь педагогами и инспекторами…

"Ну, пойдем, Герман". — Разумовский глубоко вздохнул. Ему всегда было тяжело видеть убитых горем родителей. Он приобнял мальчика за плечо, и вслед за старшим инспектором Данько они вошли в кабинет…

Мама стояла, закрыв ладонями глаза, словно ей выпало водить в жмурках. У отца на лбу прорезались глубокие напряженные морщины, на скулах вздулись желваки, глаза сузились, поднатужились, точно отец одним лицом поднял и удерживал невидимый тяжеленный груз.

— Мать Германа дала волю слезам, отец крепился, но было видно, что ему непросто дается мужское поведение. — "Сын! Герман!" — вскричали хором родители. — "Мать! Отец!" — жалобно воскликнул Герман, рванулся было к ним и не смог, замер, будто сдерживаемый невидимой преградой…

Первым заговорил папа. Речь его была странной, чужой, с какими-то мелкими вздохами перед словами, точно папе подменяли каждое слово.

"Понимаете, именно сейчас я всерьез задумался о судьбе Германа. Бесхарактерность и эгоизм, повлекшие тяжелое преступление нашего сына, — результат нашего родительского попустительства. Почему это произошло? Видать, жизнь у наших детей с ранних лет беззаботная. Лично у меня в детстве мало было радостных минут. Только и сбереглись хорошие воспоминания, как с отцом на Первомай в город ездили да на рыбалку. Однажды еще мальцом голопузым сома вытащил — вот такенный сом! Килограммов на шестьдесят, не меньше. Сколько радости было! Я и Герку хотел к рыбалке приспособить. Не захотел он, не приняла душа — городской житель… А сам я из простой крестьянской семьи. В нашем селе не было десятилетки, я закончил восемь классов, поехал в город, поступил в техникум, устроился на завод, после техникума сдал экзамены на вечерний факультет в институте, через шесть лет выучился на инженера. Завод стал для меня тем, что есть землица для хлебороба!.."

Разум Аркадьевич и Ольга Викторовна с преувеличенным вниманием слушали эту ахинею, не имевшую к папе никакого отношения. Я точно знал, что он родился в городе, закончил десятилетку и к рыбалке был равнодушен…

"А Герке нашему все легко досталось. Вот и распоясался, опустился. Нам ведь и классная руководительница жаловалась, что задирает он товарищей, грубит учителям, занятия прогуливает…"

Впрочем, судя по закадровой ремарке Разумовского, весь папин монолог воспринимался педагогами с некоторой иронией.

— Так говорил товарищ Хлопик, отец Германа, переходя от одной житейской мудрости к другой…

"Наш Гера… — голос отца дрогнул, — когда пацаненком был таким вот…"

Он провел ладонью на уровне колена, будто гладил по холке овчарку.

"…Хотел в космос полететь, так и говорил: "Папка, буду летчиком-космонавтом!""

Слово "летчик" он произнес с нарочитым детским выговором — "леццик".

— Разум Аркадьевич и Ольга Викторовна откликнулись грустными понимающими улыбками.

"В летчики хотел… А долетался до Детской комнаты милиции! — сокрушенно закончил папа. — Мать фактически до инфаркта довел. Отца опозорил! Нет, не случайно Герка преступником стал. Никогда он не чувствовал ответственности за свои поступки. Все ему с рук сходило! Не знал он, как трудно добывается честный кусок хлеба. Наш сын вырос, не умея ценить чужого труда! Я это давно заметил, вначале надеялся, молодо-зелено, подрастет — одумается, а оно вот какой… — в горле его заиграли раскаты рыданий, — бедой обернулось…"

"Ну, что вы так? — подбодрил Разумовский. — Все еще поправимо. Буквально десять минут назад Герман сказал мне, что раскаивается и будет жить по-другому. Да, Рэмбо?!"