Мультики - Страница 26

— Но пока не об этом речь. — Отсмеявшись, Разумовский снова принял серьезный вид. — Да, я тоже в твоем возрасте вел себя, мягко скажем, не очень. И было бы мне, Герман, совсем худо, если бы вовремя не повстречался один заменательный человек, чуткий наставник — Виктор Тарасович Гребенюк, перевернувший всю мою жизнь. Благодаря ему я нашел свое призвание, получил профессию — помогать сбившимся с пути ребятам. И знаешь, чего я больше всего хочу, Герман? Сделаться для тебя таким же поворотным человеком, каким для меня в свое время стал мой учитель. Как думаешь, получится? — спросил он с задорной надеждой.

Я уже спокойнее реагировал на его вычурные фразы, даже не улыбнулся:

— Конечно, Разум Аркадьевич, само собой. А я, кстати, видел вас на фотографиях в кабинете Ольги Викторовны.

— Верно, Герман, — Разумовский картинно замечтался. — Целая жизнь связана с этим местом. Большая, яркая, полезная. В далеком сорок седьмом году я появился здесь воспитанником, а спустя десять лет снова вернулся, но уже сотрудником, и двадцать счастливых лет посвятил работе с трудными подростками, вплоть до семьдесят седьмого года…

— А почему же вы уволились?

— Я не увольнялся, Герман.

— Значит, на пенсию вышли? — уточнил я.

— Нет, что ты! — Разумовский даже отмахнулся. — Какой из меня пенсионер! Тружусь вовсю! Мне без педагогики — труба!

— Так где вы теперь работаете? В школе?

— Почему в школе? — удивился он. — Здесь, — пояснил Разумовский, — в Детской комнате милиции № 7.

— Вы же сами только что сказали, что до семьдесят седьмого года работали…

— Я сейчас все объясню, Герман… Если ты не против, я пока подготовлю аппарат, чтобы время не терять. — Разумовский подошел к своему сундучку и перенес на стол, смахнув с него предварительно карандаши и альбом. Странно, но этот шлепок альбома об пол резким болезненным эхом отозвался в моей груди, словно бы сердцу залепили пощечину.

— В семьдесят седьмом году на базе детских комнат милиции была создана новая служба: «Инспекция по делам несовершеннолетних». А детские комнаты милиции попросту упразднили. — У Разумовского дрогнул подбородок. — Такой вот печальный факт…

В основании сундучка имелись две защелки, как на лыжных креплениях. Разумовский одновременно освободил оба зажима, взялся за ручку на крышке сундучка.

Я хмыкнул:

— Тогда где я сейчас нахожусь?

— А вот ты находишься именно в Детской комнате милиции, — серьезно сказал Разумовский.

— Так их же упразднили! — воскликнул я.

— Во-о-т!.. — Разумовский улыбнулся и поднял палец: — Понемногу начинает доходить.

— Наоборот, я совсем ничего не понимаю.

— Но не торопи события, Герман. — Разумовский, как фокусник, снял фанерный колпак сундучка. То, что я увидел, напоминало либо очень древний любительский фотоаппарат, только без кожаного раструба между корпусом и объективом, либо портативный кинопроектор — черная металлическая конструкция на подставке с вытянутым пятачком-линзой. На кожухе и на подставке были прорези-отдушины, предохраняющие от перегрева. Прибор источал очень знакомый уютный запах. Так пахло в кинотеатрах — нагревшейся пленкой и кулисной пылью. Кстати, точно такой же дух источал сам Разум Аркадьевич, правда, не так интенсивно.

— Это — фильмоскоп, — сразу пояснил Разумовский. — Или диапроектор. — Он ласково погладил горбатый кожух прибора. — Мы с ним давние друзья… С пятьдесят седьмого года со мной. Нравится?

— Старье какое-то, — честно ответил я. — У меня когда-то был диапроектор, только более современный.

— Это ты зря, Герман, — деликатно пожурил меня Разумовский. — Ты что же, в детстве не любил смотреть мультики?

Мне показалось, что вопрос был с подвохом. Наверняка Разумовский успел перекинуться парой фраз с Ольгой Викторовной.

— Может, и любил, но ведь в диапроекторе мультики какие-то ненастоящие — по одному кадру.

— Ну, не знаю, — Разумовский от моих слов явно расстроился. — В моем детстве мультиков было куда меньше, чем в твоем. Диапроектор был почти что кинозал. Даже в чем-то лучше кино, потому что ты мог в любой момент посмотреть, что захочешь. У нас диафильмы так и назывались — «мультики»…

Я постарался представить Разумовского, пойманного нашей бригадой где-нибудь в подворотне. Интересно, как бы отреагировал Разум Аркадьевич на Анькины «мультики»? Я улыбнулся — была бы еще та потеха. Покраснел бы словно мальчик, бросился запахивать дубленку, растекся каким-нибудь липким воспитательным занудством: «Ребята, как же вам не стыдно?!.»

Разумовский достал из кармана пиджака маленькую круглую коробку — алюминиевый бочонок. Вместо бумажки с названием фильма бочонок опоясывал пластырь, надписанный шариковой ручкой. Я разглядел только два слова: «новой жизни».

— Жаль, конечно, что ты мультики не любишь. Что ж это выходит, я даром все это тащил? — Разумовский сокрушенно вздохнул, а я пожал плечами и кивнул на дверь, мол, все вопросы к Ольге Викторовне.

Но Разумовский и не думал складывать свое хозяйство. Он присел на детский стульчик, колени его сразу оказались чуть ли не на уровне плеч, и в его фигуре проявилось что-то хищно-насекомье.

Он откинул на приборе черный кожух. Лампа и установленное за ней круглое зеркало вместе напоминали танкиста, до пояса высунувшегося из люка. Разумовский нашел в стене розетку и подключил проектор. Щелкнул туда-сюда тумблером, голова танкиста на миг вспыхнула и погасла. Затем Разумовский перевернул алюминиевую коробочку, легко постучал ободком по столу, потянул край пленки пальцем, извлекая наружу целую перфорированную башню. Пленка неожиданно выскочила, завертелась, как освобожденная пружина. Разумовский умело скрутил пленку в рулон, вставил в приемник над кожухом, дважды скрипнул поворотным колесиком — настоящий виртуоз-пулеметчик, заправляющий ленту. Я невольно залюбовался им — каждое действие Разума Аркадьевича было отточено долгим опытом.